«Ты свои собственные мысли в огне сжигаешь или со слезами проглатываешь?» - спрашивал меня диковинным образом Борис Ручьев. Очевидно, он уставал от моей казенной и показной речи.
И эти его короткие, но емкие фразы он ронял скорее для себя, без надежды на собеседника. Изредка я записывала его фразы, как произведения искусства.
Мне 25 лет, я первокурсница в Московском литературном институте по его рекомендации, поэтому являюсь к нему с отчетами и приветами.
Москва литературная относилась к нему с любовью. Что и говорить, если в 1967 году его призвала столица руководить одним из семинаров на V Всесоюзном пленуме молодых литераторов СССР. Его знали и уважали далеко за пределами Магнитки. Ему писали письма, и мы вместе разбирали их: а там судьбы, равные ему. Я читаю и трепещу от любви к нему. Он же роняет очередную фразу – жемчужину:
«Невлюбленных людей не бывает…» - видимо, сказано, чтобы остудить меня. Но фраза! Незабываемая, спасительная. Я ее часто повторяю – помогает… Вере в жизнь… И правда! Если хорошо подумать: невлюбленных людей не бывает.
Или вот еще формула:
«В литературе действуют не люди, а слова. Интересно наблюдать за действием слов… Волшебные силы движут рукой…» - сказано для себя.
Так вот и я научилась видеть, как действуют слова автора.
Мимоходом, но мы часто обращались памятью к сиротству. Я о своем малом, он о большом, видимом только ему:
«Судить нечестивых будут сироты…» - заглядывает он за пределы видимого…
«Мертвые спят, уже не поднимутся, открывай сам ( сама ) двери…».
Метафоры этих фраз абсолютно «про все».
В Литинституте им. Горького был такой предмет: «Текущий литературный процесс». Список книг для прочтения большой. Но в нем среди писателей СССР, Москвы, Ленинграда были и поэмы Бориса Ручьева. Я сдавала зачет по его поэме «Невидимка», изучала статьи доктора наук Анатолия Абрамова (Москва) об этой поэме и Ручьеве. С улыбкой цитировала его литые строки:
Дюже бабка виновата
Перед Гитлером была.
Бабка смолоду когда – то
Коммуниста родила.
Меня всегда удивляла целомудренная чувственность его стихов, алгебраические возможности слова: например, подставляй вместо слова «Гитлер» любое слово, но правда будет все равно за бабкой – она – то родила.
«Когда – нибудь и тебе будет видна Невидимка!»
И позже: «Мы идем по чужой стороне песни…» - ну, это главная проблема.
«Поэзия ориентирована на солнечные звуки, даже и в ночь».
И позже: «Я абсолютно невечерний человек».
И вдруг для себя, как память, усмехнется: «Ты можешь сколько угодно спрашивать, а допрашивать буду я…»
Я спрашиваю редко и осторожно тогда ли, когда в кабинете, тогда ли, как он провожает меня по проспекту Ленина, вот и спрошу как бы невзначай: «Что же главное в человеке?»
«Главный признак человека – внутренний. Человек беззащитен. Я по себе сужу: я был беззащитен, я есть беззащитен перед людьми, с которыми сотрудничаю. Зато я вижу встречного насквозь…». Наверно, так видят коровы. Лошади. Собаки…»
«И главный соблазн для человека – доносы. Донос тоже литература, профаническая, атакующая, во тьме, в секрете движущаяся. В доносе есть доля отчаяния, отваги. Доносчик – якобы представитель масс. Противоположность доносу – анекдот. Но и анекдот – донос!»
« Все пули, мне отпущенные доносом, вошли в меня ».
Разговор шел в его кабинете:
« Но ведь ты тоже вкусила, что значит донос!? Мне из горкома партии звонили, что где-то ты прочитала стихи про Христа, якобы им доложили две учительницы… Ты уж извини, я им сказал, что ты дурочка, послушала в Москве лекцию по древнееврейской литературе и написала стихи, как там у тебя…
Я, смущаясь: «Иудей был великим предтечей самых светлых земных идей…»
«Да, плохие стихи, выбрось их…. Лозунг какой-то… Не твое это. Горком тоже сказал: если дать ход жалобе учительниц, то Римму исключат из института и уволят с цемзавода… Так что пришлось мне тебя защищать: дурочка ты и есть…
«На Севере как раз никого и нет, кроме Бога. Все думают о нем, и молчат, потому и нет никого…»
«Я часто слышу стихи во сне, это не мои стихи, но и ничьи, может быть, это вздох души, пока я сплю:
В небе птицы, в небе птицы…
в небе ангелы пропели,
в этом счастье, в этом счастье –
счастье детской колыбели…
Как ты думаешь, что это значит? Видимо, Оно бьется без слов над счастьем детской колыбели. Это счастье есть и оно влияет на нас, пока мы спим…?
«Ветер живет внутри ветра, так я ветер открыл…когда он движется как поезд по проспекту Ленина».
«У нас была очень религиозная семья, отец учитель, в доме всюду книги, иконы, когда мы по весне садим картошку, отец говорил: « Картошка на земле по образу самой красивой картошки в небе…» - Как забыть такую поэзию отца… Заговор на урожай? «Шутка сквозь слезы, шутка сквозь слезы, шутка сквозь слезы мои» - это тоже ветер сна».
Я пускаюсь говорить, что «мои» тоже много картошки сеяли и в поле и около дома, это была круглосуточная работа, но более всего радовала свежая картошка, испеченная в костре…
Он: «Картошка снисходила до нас с тобой и сегодня нисходит…»
А потом вдруг обронит фразу, которую нельзя говорить: «Это была моя традиция, лежать рядом с тем, кто умирает…». Там, на Севере, он попал в аварию (пожар) и повредил ногу, в больнице и лечился, и был фельдшером (полевой лекарь – с немецкого).
«Мне-то Север понравился: могучие реки, красная рыба, леса – тоже Россия, тоже Родина, та же великая стройка, - уговаривал я сам себя. Если бы не клеймо « врага народа » я, может быть, остался жить в этом могучем краю. Там во снах мне и стала являться « Прекрасная Дама Александра Блока, ей я и адресовал свои стихи: « Мы тебя в холодных снах ласкаем, на вершинах скальных высекаем все твои простые имена…».
Я: «Когда я читаю это Ваше стихотворение, то говорю: «Все твои святые имена…».
Ручьев: «А вот и неправильно, у вас, женщин, земные – простые имена, у той, которая… «Небесная моя», не ваше имя…»
«Не надо вглядываться в человека, никто не знает, что такое человек, - это мешает просто жить…»
17 апреля 2012 год.
Количество просмотров: 4098.
